|
Глава 3 Червленый Яр в XVI в. Червленый Яр и казаки Сары-Азмана Из изложения И. Попко видно, что на Терек ушли не все червленоярцы и что, следовательно, история Червленого Яра на этом еще не кончилась. Нам остается проследить ее окончание. В 1549 г. заволжский ногайский мурза Юсуф в письме Ивану IV жаловался: «Холопи твои нехто Сары Азмаи словет на Дону в трех и в четырех местех городы поделали...» и грабят ногайских купцов и послов на пути в Москву и из Москвы. В частности, ограбили возвращавшихся из Москвы купцов где-то «на Ворониже». На то же жаловались и два других мурзы (193, ч. 7, с. 174—175, 177, 178, 187; опубликованы русские переводы этих и других подобных документов, сделанные немедленно по получении их в Москве). Хотя эти тексты были изданы еще в XVIII в., но затем историки донского казачества нередко цитировали их без упоминания о «Ворониже» и представляли их как первое известие о казаках в Нижнем Подонье — то ли о первых донских низовых казаках, то ли об азовских служилых казаках на турецкой службе. В действительности сары-азмановых казаков можно локализовать лишь в левобережной части Среднего Подонья, вероятнее всего, на хоперско-донском междуречье не только благодаря упоминанию о Воронеже, но и потому, что путь ограбленных Сары-Азманом ногайских купцов мог проходить не иначе, как через этот район. Хотя существовали и более восточные маршруты, но упоминания о Доне показывают, что имеется в виду ближайшая к Дону дорога. В самом деле, Ордобазарная дорога севернее переправы через Хопер имела ответвление к району устья Воронежа (251, с. 191). Но ездить из кочевий заволжских ногайце» в Москву далеким обходным путем через Нижнее Подонье и западнее среднего течения Дона было бы бессмысленно. Данные обстоятельства были замечены некоторыми историками лишь в нынешнем столетии, вследствие чего пришлось признать, что речь идет не о Нижнем, а о Среднем Подонье. Но все эти историки, зная версию С. М. Соловьева о рязанских, мещерских и городецких казаках и не зная ничего или почти ничего о Червленом Яре, приняли людей Сары-Азмана за касимовских татар (104, с. 61; 219, с. 156; 238, с. 10). Да и от версии о местонахождении сары-азмановых казаков в Нижнем Подонье отказались не все. Так, в 1960 г. в Ростове-на-Дону была опубликована якобы записанная в 1951 г. от какого-то старого казака легенда о Сары-Азмане — потомке «бродников» и «тмутороканских русов» (222, с. 36—40). В свете всего, что нам теперь известно о Червленом Яре, вряд ли можно сомневаться, что Юсуф писал о червленоярцах которых в середине XVI в., вероятно, начали называть казаками, точно так же как запорожцев и других подобных свободных общинников за пределами московских и польско-литовских границ. Сары-Азман, — видимо, атаман данной группы казаков был, судя по имени, конечно татарин, но не касимовский, а битюгский, т. е. свой, червленонрский. Неизвестно, где находились «города» (казачьи крепости— городки) Сары-А:шаиа. Слова «на Дону» не обязательно следует понимать буквально, они могли относиться и к низовьям левых притоков Дона от Воронежа до Хопра. Не следует также думать, что эти городки появились только в 1549 г., а не раньше. Юсуф даже не знал точно, три или четыре городка там появилось, и нет уверенности, что не было и других, о которых ногайцы еще не успели ничего узнать. Вероятно, заволжские ногайцы к этому времени лишь закончили начатое в конце предыдущего столетия освоение кочевий между Волгой и Хопром, дошли до Хопра и наткнулись на червленоярские крепости, существовавшие еще в XIV в. Возможно также, что ногайские купцы и раньше ездили через Червленый Яр и знали о нем, но их там не грабили, и они не жаловались до тех пор, пока в 1549 г. не возник конфликт, вызванный скорее всего выдвижением ногайских кочевий к левому берегу Хопра. Что касается собственно донских (не хоперских) казаков, в том числе и низовых, с которыми необоснованно смешивают казаков Сары-Азмана, то первые сведения о них относятся примерно к этим же годам, но содержатся они не в тех документах, где упоминается Сары-Азман. О низовых казаках первое определенное сообщение содержится в донесении П. Тургенева, московского посла при ставке заволжского ногайского мурзы Измаила в 1551 г., где излагается содержание письма турецкого султана Измаилу. Султан сообщает, что казаки русского царя блокировали Азов, обложили его «оброком», не пропускают турок в Подонье, а также совершили набег на Перекоп. По контексту можно понять, что речь идет о казаках, хотя и служащих московскому царю, но не присланных им откуда-то временно, а обосновавшихся под Азовом постоянно. Видимо, они появились там по крайней мере несколькими годами ранее 1551 г., если уже успели настолько усилиться, что вступили в открытую конфронтацию с Турцией и в какие-то, видимо, официальные договорные отношения с Москвой (193, ч. 8, с. 165—168). Но мы все же не рискуем относить оформление низовых казаков ко времени, намного более раннему, чем конец 1540-х гг. Конечно в Нижнем Подоиье близ Азова могли существовать более старые, в том числе даже очень древние группы населения, вошедшие затем в состав низовых казаков, например, не без оснований предполагается сохранение там даже потомков хазар (58; 189, с. 47—50 64—65). Но нас интересует не выяснение всех близких и далеких предков низовых казаков, а выяснение времени их превращения в казаков именно в том смысле слова, в каком этот термин стал употребляться с середины XVI в., — времени образования у них объединения общин с военной организацией, способной обеспечить их относительную самостоятельность. В отличие от Червленого Яра, вообще не очень известного, а после падения Сарая вовсе забытого, район Лзова был всегда на виду как один из узловых пунктов восточноевропейских торговых и политических отношений. Поэтому образование там автономной группы населения казачьего типа должно было бы немедленно отразиться не только в русских, но и во многих других исторических источниках. Этого не произошло до середины XVI в., и поэтому можно думать, что письмо турецкого султана — одна из первых международных реакций на появление низовых донских казаков, последовавшая очень скоро, может быть немедленно после этого события. Еще несколько документов этих же лет относятся, по-видимому, тоже к донским (не хоперским) казакам, но скорее к верховым чем к низовым. Тот же Юсуф и в том же 1549 г., только немного раньше, чем по поводу Сары-Азмана, жаловался Ивану IV на ограбления купцов, совершенные какими-то «казаками», находившимися где-то вообще «на Дону». Для характеристики грабителей и их местонахождения употреблены следующие выражения: 1) «ваши казаки и севркжи, которые на Дону стоять...»; 2) «которые разбойники Русь живут на Дону. ..»; 3) «которые на Дону стоят Русь...»; 4) «тех разбойников Руси, которые на Дону...» (193, ч. 8, с. 141 —149). Иван IV в ответном письме подтвердил, что «те разбойники живут на Дону...», но отрицал их связь с Москвой и отрекся от них, как это обычно делалось и впоследствии при всех подобных конфликтах из-за казаков (193, ч. 8, с. 153—154). Из сопоставления формулировок видно, что «стоят на Дону» и «живут на Дону» - в данном случае одно и то же, т. е. имеется в виду какое-то постоянное население. Севрюки, упомянутые имеете с казаками, это известная п XIV XVII вв. довольно большая группа населения и бассейнах Десны, Ворсклы и Сулы, в состав которой пошли в числе прочих потомки докиевских славян-северян (отсюда название) и которая имела в XIV—XV, а отчасти еще и в XVI в. такой же территориально-общинный строй казачьего типа, как и у червленоярцев, а затем у запорожских и донских казаков. В дальнейшем они постепенно попали в зависимость от феодалов и превратились и обычных украинских крестьян (14, с. 57— 58). В середине XVI в. севрюки нанимались на пограничную военную службу к польским и московским властям, к последним - главным образом в районе Путивля. Очевидно, в данном случае их отряд почему-то оказался на Дону вместе с местными казаками. Где все это происходило? Ногайских купцов казаки (не севрюки) могли грабить только на том же хоперско-донском междуречье или, может быть, немного южнее его за Хопром — западнее этих мест ногайские купцы, как сказано выше, ездить не могли. Но наличие вместе с казаками севркжов позволяет думать, что вся эта группа базировалась скорее на правом, чем на левом берегу Дона, а на Левобережье переправлялась только для грабежей. Не ясно, какой именно район правого берега среднего течения Дона имеется в виду, но логично предположить, что речь идет скорее всего о той части, где впоследствии имелись казачьи станицы, - от района станицы Казанской и далее вниз. В связи с этим уместно заметить, что В. Н, Татищев, который в
отличие от последующих авторов не отстаивал приоритет низовых донских казаков
перед верховыми, привел, — как обычно, без ссылок на источники — следующие
сведения об образовании донского казачества: «Начало сих казаков из дву мест:
одни жили в Мещоре по городкам, и главной их город был на Дону, называемой
Донской, где ныне монастырь Донской, но когда царь Иоанн I нагайских татар в Мещеру перевел, тогда
оные казаки из Мещеры все на Дон переведены...». Далее излагается версия
о происхождении низовых казаков от запорожских, которые в 1569 г. под
начальством князя Вишневецкого разгромили на Дону турецкое войско султана
Селима после его неудачного похода на Астрахань, а затем частично остались в
Нижнем Подонье, основав там городок Черкасский (231, с. 267). У В. Н. Татищева
Иоанн I — это Иван IV, первый из Иванов, имевший титул «царь».
Это тот самый текст, из которого впоследствии выросла упомянутая выше версия С.
М. Соловьева о тождестве рязанских, мещерских и городецких казаков и об их
участии в русской колонизации Подонья. Местоположение монастыря известно: на
Дону немного выше станицы Казанской, т. е. именно в упомянутом наиболее
вероятном районе обитания казаков, о которых писал мурза Юсуф в 1549 г. Правильное
название монастыря — не Донской, а Донецкий по названию речки Сухой Донец,
впадающей в Дон вблизи него. Для низовых казаков мы уже привели выше более раннюю дату их появления, но этим отнюдь не исключается и поселение там запорожцев Вишнепецкого двумя десятилетиями позже. Для верховых не дано более точной даты, чем ссылка на царствование Ивана IV. Но непонятно, как казаки, жившие «в Мещоре по городкам», могли иметь «главный город» в указанном месте на Дону, на расстоянии не менее 500 км от местности, известной под названием Мещера. Явно неверно и сообщение о переселении Иваном IV каких-то ногайцев в Мещеру (если имеется в виду вообще поселение татар под Касимовом, то это произошло на целое столетие раньше, при Василии II). Очевидно В. Н. Татищев, не понимая, что термин «казаки» имел весьма различные значения, смешал воедино по меньшей мере четыре совершенно различных факта: 1) существование Мещерского Городка — Касимова; 2) формирование в этом пункте и в его окрестностях отрядов мещерских казаков для завоевания Среднего Поволжья, не имевших ничего общего с населением Мещеры; 3) изгнание из Среднего и Нижнего Поволжья мещерских казаков, сделавших там свое дело при взятии Казани и Астрахани и занявшихся разбоем, после чего какая-то их часть по-видимому, попала и Подонье, но не и Среднее, а в Нижнее и не через Рязань и Верхнее Подонье, а через Камышинский волок; 4) существование в середине XVI п. в Среднем Подонье казачьего городка па месте будущего Донецкого монастыря, причем этот городок считался главным, из чего следует, что у данной группы казаков там же (а не «в Мещоре»!) имелись еще и другие городки. Для нас из перечисленных четырех фактов новым и интересным является именно последний, известный В. Н. Татищеву то ли по недошедшим до нас письменным источникам, на которые он по обыкновению не сослался, то ли по каким-то легендам. Вероятно, об этой же смешанной севрюцко-донской группе казаков идет речь и еще в одном документе того же 1549 г., согласно которому Иван IV велел «казакам своим путивльским и донским крымские улусы воевати...» (219, с. 58). По-видимому, в рассмотренных документах 1549 г. и в сообщении В. Н. Татищева, основанном на каких-то других источниках, зафиксировано появление той группы верховых донских казаков, которая впоследствии заняла оба берега Доиа выше устья Хопра до станицы Казанской и тяготела к наиболее крупной из станиц этого района — Вешенской. Поскольку на левом берегу Дона была уже червленоярская территория — южная оконечность хоперско-донского междуречья, возникает вопрос, не выходцы ли из Червленого Яра основали эту группу казаков. Не решая его окончательно, заметим, что есть основания сомневаться в наличии преемственности между червленоярцами и указанной группой. Во-первых, по рассмотренным источникам видно появление городков лишь на правом, а не на левом, червленоярском берегу Дона. О левобережных казачьих поселениях на Дону выше устья Хопра, в том числе о Вешенской, сведения появляются лишь позже. Во-вторых, показательно, что, когда и начале XIX в. Область Войска Донского разделили на административные округа, несомненно отражавшие традиционное тяготение отдельных групп станиц к определенным центрам, не только правобережные станицы интересующей нас группы, но и левобережные, включая Вешеискую, попали в состав не Хоперского, а Усть-Медведицкого округа. Хоперский же округ оказался отрезан от Дона узкой полосой земель придонских левобережных станиц. В таком разграничении можно видеть намек на то, что предки казаков вешенской группы пришли сюда не с Хопра, т. е. не из Червленого Яра. Приняв такое объяснение, следовало бы признать, что новопоселенцы, обосновавшись на правом берегу Дона, затем перешли и на левый и заняли придонскую полосу хоперско-донского междуречья выше устья Хопра, оттеснив отсюда к северу червленоярцев. Так или иначе, мирным или не совсем мирным путем червлено-ярцы около середины XVI в. вступили в непосредственный контакт с ближайшей более южной группой донских казаков. Заметим, между прочим, что эта более южная группа верховых казаков появилась хотя и позже червленоярцев (считая, что последние существовали еще в конце XIII в.), но тоже не позже низовых. Становится понятно, почему донские историки, сторонники приоритета низовых казаков, предали забвению изложенную версию В. Н. Татищева. Мы не имеем других сведений, касающихся Червленого Яра середины XVI в., если не считать каких-то неясных легенд о том, что в то время уже существовал в нижнем течении Хопра Урю-пинский Городок, впоследствии станица Урюпинская, центр Хоперского округа, а ныне город Урюпинск (216, вып. 5—6, с. 232). Но для общей характеристики ситуации надо учесть, что именно с этого времени, с середины XVI в., начался быстрый рост всех групп донского казачества за счет притока беглых крестьян с севера, из Московского государства. Надо полагать, что усиление иммиграции должно было затронуть и Червленый Яр. Особенно должна была этому способствовать постройка в 1552 г. московской крепости Шацк, откуда открылся путь для «вольной» крестьянской русской колонизации на юг — вверх по р. Цне, через знакомую нам водораздельную Верхоценскую волость с селом Червленый Яр и далее вниз вдоль Савалы и Вороны до Хопра. Вероятно, в эти годы должна была кончиться относительная
оторванность, изолированность Червленого Яра от остальной Руси, начавшей уже
превращаться в Россию. А в связи с этим должно было начаться разрушение того
специфического русско-татарско-мордовского культурного комплекса, который
несомненно существовал до этого в Червленом Яру, и постепенное нивелирование
червленоярцев сначала под общедонской казачий культурный стандарт, а затем и
под стандарт общероссийский. Аналогичным образом в это же время превращались в
украинцев севрюки, ранее представлявшие собой тюрко-славянский конгломерат, по
происхождению еще более сложный, чем червленоярцы. Конец Червленого Яра и дальнейшая судьба червленоярцев В последней трети XVI в. почти все хоперско-донское междуречье оказалось под контролем
Московского государства. Точнее, его северная часть просто вошла в состав
московских земель. Там в 1585 г. была построена крепость Воронеж, а от нее на
северо-восток, к будущему Тамбову, начала строиться укрепленная линия, вдоль
которой стали селиться московские «служилые люди» разных категорий. Южнее вдоль московской границы пролегли маршруты московских «сторож» — сторожевых отрядов, постояно ездивших по этим путям и охранявших границу от крымских и ногайских
набегов. Сторожевая служба получила постоянный, узаконенный характер в
1571 г., хотя начала создаваться вероятно, несколько раньше, судя по тому что в
1571 г. были уже хорошо отработаны и твердо зафиксированы все маршруты разъездов,
места их стоянок и т. д. В полосе, по которой ездили «сторожи», не было никакого постоянного
населения. По-видимому, либо это население само оттуда уходило, не дожидаясь
появления «сторож», либо они его выгоняли. Появление пустой, ненаселенной полосы южнее московской границы, в
зоне действия «сторож» было характерно не только для хоперско-докского
междуречья, но вообще для всей южной и юго-восточной окраины Московского
государства. Судя по всему московские власти намеренно создавали эту полосу не
только для удобства наблюдения за крымцами и ногайцами, но и для изоляции
московских «служилых людей» и крестьян, селившихся севернее укрепленных линий,
от донских и других подобных казаков, общественный строй которых был
несовместим с московским феодализмом. Созданием пустой полосы московское
правительство, видимо, надеялось хотя бы частично помешать бегству крестьян к
казакам и проникновению опасных антифеодальных настроений от казаков к
крестьянам и «служилым людям». Вероятно, и казаки были заинтересованы в
существовании этого территориального разрыва между московскими и казачьими
землями, во избежание чрезмерного вмешательства московских властей в их
внутренние дела вообще и, в частности, ради безопасного укрытия прибывавших к
ним беглых крестьян. На хоперско-донском междуречье крайний юго-восточный маршрут «сторож» пролег, по подробному описанию 1571 г,, от селения Вежки на левом берегу Дона до Тилеорманского (Теле-урманского) леса при устье Вороны (см. карту). Вежки —это будущий казачий городок Вешки, впоследствии станица Вешенская. У Вежек же «сторожи» переправлялись на правый берег Дона и ездили отсюда на запад к верховьям реки Айдар Донецкого бассейна. Очевидно, к тому времени московские войска потеснили казаков из поселений, которые ранее располагались, по упомянутому сообщению В. Н, Татищева, выше по Дону, атом числе и из главного городка на месте будущего монастыря. Не ясно происхождение селения Вежки - был ли это тоже казачий городок, построенный на левом берегу еще до появления московских войск, из которого казаков тоже выгнали, или это селение, ставшее с 1571 г. опорным пунктом московских «сторож», появилось каким-то иным путем. Некоторые соображения об этом выскажем ниже. От Вежек к устью Вороны маршрут «сторож» шел по хоперско-донскому
междуречью примерно на север, параллельно Хопру, по водоразделу между
верховьями ряда мелких речек, впадающих в Хопер ниже Савалы, и бассейнами речек Песковатки и Подгорной,
впадающих в Дон выше Вежек. Прокладка маршрута по водоразделу позволяла
избежать лишних переправ. Крайним северным пунктом на этом участке пути был
исток речки Тулучеевой, притока Подгорной (судя по некоторым документам, такое
название носила и вся речка Подгорная от впадения в нее нынешней Тулучеевой до
Дона). Отсюда — единственно возможный путь к устью Вороны: сначала к переправе
через Савалу близ ее устья ниже впадения в нее речки Елани, далее прямо через
место нынешнего города Новохоперска, т. е. через знакомое нам урочище
(вероятно, городище) Червленый Яр при пересечении Хопра Ордобазарной дорогой, и
затем вверх по правому берегу Хопра с переправой через речку Карачан (4, т. 1,
с. 6, 57; 19, с. 22, примеч., с. 15; 135, кн. 2, с. 7). Ясно, что ни непосредственно на этой линии, ни тем более к северу и западу от нее не могло сохраниться никаких групп населения казачьего типа. Очевидно, червленоярской автономии был положен конец почти на всей территории хоперско-донского междуречья, включая и поселения на Хопре выше устья Савалы. По-видимому, червленоярцы были отсюда просто выгнаны не позже чем в 1571 г., а вернее всего, еще несколькими годами раньше. Однако показательно, что маршрут «сторож» начинался от Вежек, а не от устья Хопра и не сразу выходил к Хопру, но обходил крайний южный угол хоперско-донского междуречья. Видимо, там имелось население. Вероятно, вдоль правого берега Хопра ниже Савалы сохранились городки червленоярцев, а вдоль левого берега Дона, возможно, успели появиться поселения упомянутых выше казаков, которые незадолго перед тем, в середине столетия обосновались против этих мест на правом берегу Дона. Немного позже, в 1577 г. маршрут «сторож» на хоперско-донском междуречье несколько сместился к северу: теперь к истоку речки Тулучеевой ездили уже не от Вежек, а от расположенного выше по Дону пункта при устье Подгорной. На правом берегу крайний московский пункт был отнесен еще выше — к Богатому Затону при устье р. Тихой Сосны, где ныне город Коротояк. Видимо, к этому времени казаки снова продвинулись вверх по Дону (4, т. 1, с. 32—34; 19, с. 28—29, примеч., с. 33). Это подтверждается тем, что еще немного позже, в конце столетия (точная дата не опубликована) на месте селения Вежки был уже казачий городок Вешки (135, ч. 2, с. 13). Но на Хопре положение не изменилось. В царских грамотах 1584 и 1592 гг. донским казакам предлагалось сопровождать послов от Азова до Ряжска, т. е. по Дону, Хопру и по Ордобазарной дороге, провожая их «городок от городка». Вероятно, имелись в виду городки не только на Дону ниже устья Хопра, но и на Хопре (146, с. 3, 6). Если это так, то можно думать, что к этому времени уцелевший остаток прихоперских русских червленоярцев окончательно превратился в ту хоперскую группу донских казаков, которая существовала впоследствии и потомки которой живу там же, в нижнем течении Хопра, по сей день. Выше устья Савалы оба берега Хопра и Вороны, очищенны от червлеиоярцев московскими «сторожами», были немедленн заняты «ухожьями» обитателей значительно более северных мест ностей, находившихся уже непосредственно под московской властью. Такие «ухожья», как общее правило, появлялись везде в упомянутой пустой полосе вдоль московской границы. В данном случае на Хопре выше устья Савалы, на Вороне и на менее значительных правых притоках Хопра первыми владельцами «ухожьев» стали русские и мордовские крестьяне, нередко в виде смешанных русско-мордовских групп, выступавших первоначально в качестве коллективных владельцев, и «служилые люди» (в основном полковые казаки) из Шацкого уезда, главным образом из упомянутой выше Верхоцснекой волости у истока Савалы в том числе и из села Червленый Яр или Червленого (Черленого, Черненого). Заметим, что совместное русско-мордовское владение «ухожьями» наглядно свидетельствует об отсутствии не только антагонизма, но даже малейших трений между обеими этническими группами, которые в это время находились, по-видимому, уже совершенно на одном и том же уровне хозяйственного и культурного развития. Позже, в XVII в. сюда же начали внедряться небольшие местные монастыри из районов Шацка и Тамбова, скупавшие или получавшие в виде вкладов «ухожья» крестьян и «служилых людей». Затем мелкие монастыри вместе со всеми угодьями поглощались такими крупнейшими церковными феодалами общероссийского масштаба, как монастыри Московский Чудов и Звенигородский Саввин-Сторожевский. К концу XVII в. на местах «ухожьев» начали появляться постоянные крестьянские селения, а затем и боярские вотчины. Началась также заметная миграция украинцев с правого берега Дона на Хопер (154, с. 270—272). Об эволюции землевладения в прихоперской части бывшего Червленого Яра опубликовано много документов — различных актов, фиксировавших переход угодий от одних владельцев к другим, судебных дел о земельных спорах и т. и. В них нередко излагается история отдельных земельных участков со ссылками на более ранние, не сохранившиеся документы. При этом встречаются детали, освещающие кое-что из истории последних лет Червленого Яра. Так, мы уже упоминали документ 1197 г., в котором было указано
урочище Червленый Яр на Хопре иыше устья Савалы. Из документа видно, что выше
урочища по Хоиру и но речке Кара-чан располагался «ухожен», пожертвованный
Чернеевой Пустыни — монастырю, находившемуся близ Шапка, крестьянином чтого же
монастыря (108, прил., с. 10). По аналогии с подобными документами, касающимися
соседних «ухожьев», можно было бы подумать, что какой-то монастырский
крестьянин из-под Шацка явился сюда после изгнания червленоярцеи и захватнл
участок Один из последних червленоярских казаков, может быть еще из числа
сподвижников Сары-Азмана, владел на обычном для казаков заимочном праве участком общинного «юрта» (общинной земли), расположенным на Хопре и
Карачане. Владел, вероятно, давно, получив этот участок в наследство от
предков, вследствие чего участок и назван вотчинным. Это не противоречило правилам
общинного заимочного землепользования. Крестьяне русского Севера, Сибири и
других мест, где существовало заимочное землепользование, тоже нередко
употребляли термин «вотчина» в таком же смысле; кубанские казаки называли
участки общинной земли, занятые на том же заимочном праве, еще более выразительно—
«царина». Когда в 1571 г. или немного раньше прямо через эту и соседние казачьи
«вотчины» начали ездить московские «сторожи», казакам, видимо, предложили, как
и везде в подобных случаях, либо убираться, либо стать тем или иным путем
московскими подданными и жить не здесь, а там, где им будет приказано.
По-видимому, большинство соседей Ивашки предпочли первое и переселились вниз по
Хопру, превратившись в казаков хоперской группы Войска Донского. А Ивашка
Карачанский, вероятно по старости или инвалидности, предпочел остаться,
«записался за монастырь», переселился в монастырскую вотчину в район Шацка,
прежний свой «юрт» оставил за собой в
качестве «ухожья», а позже и его
отдал монастырю. Весьма возможно, что так поступил не один Ивашка Карачанский.
Среди хоперских червленоярцев могли найтись и другие желающие связать свою
судьбу с Москвой, а не с донскими казаками. Они могли попасть в число не
только монастырских крестьян, но и «служилых людей» и других категорий
населения того же Шацкого уезда, особенно Верхоценской и соседних волостей.
Может быть, не случайно многие «ухожья» на прихоперских землях, оставленных
червлеиоярцами, оказались во владении жителей именно этой местности, которая
была связана с Червленым Яром, Имеются основания думать, что в начале XVII в. бывшие червленоярцы, удержавшиеся под
названием хоперских казаков на Хопре ниже устья Савалы, воспользовались упадком
московской сторожевой службы во время гражданской войны и снова продвинулись
вверх по Хопру, и не только на свои старые земли до устья Вороны, но и выше. В
1612 г. хоперские казаки а с ними и не упоминавшиеся ранее в источниках
медведицкие впервые официально упомянуты, в связи с тем что они поддер. живали
находившегося в Астрахани Заруцкого с Мариной Мнишек и не желали подчиняться ни
Москве, ни пнжнедопскому общевойсковому казачьему начальству (228, с. 76—79).
В 1614 г когда это неподчинение, по-видимому, еще продолжалось, два низовых
донских казака-гонца, ехавших с письмами в Москву по Ордобазарной дороге,
почему-то предпочли переправляться через Хопер не в обычном месте против
урочища Червленый Яр, а выше, близ устья Карачана. Несмотря на эту
предосторожность, они все же подверглись нападению, от которого, впрочем,
сумели отбиться (61, т. 18, стб. 32). Видимо, Червленый Яр в это время снова
был не пуст и, вероятнее всего, занят мятежными хоперскими казаками. По другим сведениям, после 1612 г. группа «воровских казаков» во
главе с неким Гришкой Черным имела «юрт» на Хопре ниже устья реки Карайгар
(ныне Карай), т. е. много выше устья Вороны, близ нынешнего города Балашова
(234, ч. 1, с. 3). Позже, в 1623г. здесь были уже такие же, как и ниже по
Хопру, «ухожья» верхоценских крестьян, но об одном из этих «ухожьев» сказано,
что ранее он «бывал юрт казака Пронки Трифонова» (60, с. 16—17, 26, 30, 32, 38,
39, 42—45; 163, с. 5). Вероятно, это был один из казаков, пришедших сюда с
Гришкой Черным. Не позже чем к 1620-м гг. хоперских казаков снова оттеснили ниже устья Савалы, а выше расположились сплошь «ухожья». В 1659 г. при устье Савалы упомянута «пристань», через которую московское правительство отправляло донским казакам хлеб из Тамбова {61, с. 34, стб. 395). Но идея возвращения па старые червлеиоярские земли выше устья Савалы была еще жива среди хоперских казаков, В 1674 г. пристань считалась верхней границей казачьих земель на Хопре, из чего можно понять, что казаки продвинулись немного выше устья Савалы (62, с. 226). Год спустя немного ниже пристани, но уже выше устья Савалы существовал казачий городок Беляевский (133, т. I, с. 88—89), В 16813 г. рядом с урочищем Червленый Яр на месте пристани стоял уже казачий городок Пристанский (61, т. 18, стб. 854). В 1704 г., судя по одному судебному делу, казаки пытались продвинуть свои владения еще дальше вверх по Хопру (133, т. 1, с. 241—244). Но это оказалось невозможным, так как еще раньше, в конце XVII в. при устье Вороны появилась московская крепость, упомянутая в 1683 г. как «новопостроенный» Павловский Городок, впоследствии город Борисоглебск (226, с. 55). Однако потомки бывших червленоярцев — главные организаторы
экспансии вверх по Хопру, имевшие для этого законное, по их мнению, основание,
составляли к тому времени в хоперской группе казаков уже небольшую и все
уменьшающуюся долю, поскольку эта группа в течение всего XVII в. непрерывно и сильно пополнялась беглыми
русскими крестьянами, а в конце столетия еще и старообрядцами разного
социального происхождения, бежавшими от преследований. Медведицкая группа казаков,
сильно выросшая в XVII в.,
состояла, по-видимому, уже преимущественно, если не исключительно из подобных
же крестьян и старообрядцев. После весьма активного участия хоперских казаков в восстании
Булавина в 1708 г. много казаков погибло, три верхних городка — Пристанский,
Беляевский и Григорьевский были уничтожены. Уцелевшие после разгрома казаки
были оттеснены вниз по Хопру, частично выселены в Нижнее Подонье, где станица
Трехостровянская образовалась целиком из казаков Беляевского Городка. Видимо,
немалая часть хоперцев ушла с атаманом Некрасовым на Кубань и затем
эмигрировала в Турцию, откуда их потомки лишь недавно репатриировались снова на
Кубань. Крайним верхним городком хоперской группы донских казаков стал Михайловский
ниже устья Савалы, впоследствии станица Михайловская. На месте снесенного
Пристанского Городка в 1716 г. петровские войска построили Хоперскую крепость,
в дальнейшем город Новохоперск. Но даже после этого катастрофического разгрома еще оказался
возможным последний всплеск стремления к сохранению обособленной группы
потомков червленоярцев. Часть выселенных казаков, не участвовавшая
непосредственно в булавинском восстании, вскоре добилась разрешения вернуться и
образовала в районе Новохоперска особую группу казаков, отдельную от хоперской
группы донских. Из нее позже был создан Хоперский полк. В 1777 г. он был
переселен в полном составе на Северный Кавказ, на «Кубанскую линию» (234, ч. 1,
с. 16—44). Остается выяснить судьбу битюгеких татар. Упомянутый маршрут
движения московских «сторож» в 1571 г. отрезал кочевья этих татар от
прихоперекой части Червленого Яра. В начале XVII в. почти весь бассейн Битюга был уже лишен
постоянного населения, занят «ухожьями» воронежских и козловских «служилых
людей» и оставался н таком положении до рубежа XVII—XVIII вв., после чего началось массовое
переселение туда русских и украинских крестьян
(172, с. 72—76). Куда же исчезли татары? Еще и 1594 г. в одном документе мелькнуло сообщение о том, что при
формировании военного служилого населения в районе Воронежа были набраны в
состав городовых казаков не только переселенцы из более северных и западных
мест, но и какие-то неизвестные
лица, названные «донскими и волоскими (волжскими. — А. Ш.) казаками» (9, с. 402). Понять это буквально
довольно трудно. В 1594 г. под донскими казаками могло подразумеваться
уже только Войско Донское, с червленоярцами или еще без них. А под волжскими —
лишь служилые казаки в приволжских городах ниже Казани, поскольку мещерские
казаки были уже выгнаны оттуда. Но волжские служилые казаки были слишком
далеки от Воронежа, а донские казаки формировались в подавляющей массе из
людей, бежавших из Московского государства не для того чтобы возвращаться
обратно иа московскую службу. Да и московские власти вряд ли могли быть
заинтересованы в том, чтобы набирать на ответственную пограничную службу притом
как раз на границе с донскими казачьими землями, людей' побывавших в донских
казаках и убедившихся, что можно жить на свете без феодалов. Видимо,
составители документа почему-то не хотели называть истинное происхождение вновь
набранных городовых казаков. Подобные случаи известны и в других районах московской «военной
колонизации» XVI—XVII вв. Среди наделяемого землей
военно-служилого населения оказывались наряду с явными переселенцами из точно
указанных мест люди неизвестного происхождения, иногда в немалых количествах,
Высказано предположение, что это были бежавшие из более северных районов
крестьяне, которых военные власти, формировавшие контингента «служилых людей»,
намеренно записывали без указания или с неправильным указанием их
происхождения, чтобы скрыть их от прежних владельцев (71, с. 22—23; 72, с. 38~
40). Вероятно, были такие случаи, но надо учесть и другую возможность. Московское правительство было заинтересовано в том, чтобы не отражать в документах наличие каких-либо старожилов на землях, занятых в ходе «военной колонизации». Трехвековое наступление русских войск на юг было отнюдь не только внутренним российским делом — это была акция международного масштаба, вызывавшая беспокойство не только Крыма и Турции, против которых она была непосредственно направлена, но и многих восточных и западных, близких и далеких государств. Для этого наступления требовалось международно-правовое обоснование. Таким обоснованием служило утверждение, что захватываемая земля пуста, не принадлежит никому, или, по обычному русскому юридическому выражению того времени, «впусте лежит». На Руси такая формула давно и широко использовалась дли приобретения чужой земли, ее употребляли представители всех слоев населения, от бояр и архиереев, оттягивавших друг у друга целые вотчины, до мелких посадских людей, судившихся из-аа полоски дворовой земли в аршин шириной. Московское правительство, наделяя своих «служилых людей» землей и по указывая в документах, что некоторые из этих людей жили тут и раньше, создавало видимость того, что до прихода московских войск вся юго-восточная Русь «впусте лежала». Между прочим, весьма вероятно, что и упомянутая выше версия о «пустыне» в «Хождении Пименовом» была сочинена по аналогичным соображениям. Умолчание о старожилах в документах могло быть вызвано не только столь высокой политикой, но и более практическими местными причинами. Старожилы при поступлении на московскую службу наделялись землей по тем же общим нормам, что и переселенцы, а их старое землевладение, никаким правительством не узаконенное, аннулировалось. Поэтому местные власти были заинтересованы в том, чтобы в документах не оставалось никаких следов старого землевладения, которые в будущем могли бы явиться основанием для земельных претензий потомков старожилов к потомкам переселенцев. Вот почему можно предполагать, что в районе Воронежа под видом «донских и волоских казаков» записали в городовые казаки группу каких-то старожилов. Действительно именно из этих служилых казаков в значительной степени составилось то самое население северной окраины бассейна Битюга (впоследствии южные окраины Воронежского и Усманского уездов), в пользовании которого оказались в XVII в. «ухожья» на Битюге и его притоках. В XVIII и XIX вв. потомки этих «служилых людей» оставались на своих местах в качестве крестьян-однодворцев, позже государственных крестьян, а потомки последних и сейчас живут там. И именно у них при этнографических обследованиях в середине XIX в. и даже в середине нынешнего столетия обнаружены характерные тюркизмы в языке — фамилии, прозвища и другие слова тюркского происхождения — и полукочевничьи пережитки в быту — специфические войлочные подстилки вместо перин и тюфяков, приготовление сыра по способу, принятому у многих полукочевников и кочевников, характерные для усадеб «осевших» полукочевников напогребицы в форме шалаша и т. д. (25, с. 59; 123; 282, л. 2). Тут явно сохранилась группа обрусевших татар. Полагаем, что произошло следующее. Если прихоперская,
преимущественно русская часть червленоярцев при приближении московских войск и
«сторож» подалась на юг и превратилась в хоперскую группу донских казаков, то
битюгская часть червленоярцев, по происхождению татарская, наоборот,
сместилась к северу и пополнила ряды московских «служилых людей», но при этом
сохранила за собой свои старые «юрты» на Битюге, подобно тому как это сделал
Ивашка Карачанский на Хопре. Вряд ли это было затруднительно для битюгских
татар, которые давно жили среди русских, к концу XVI в., вероятно, уже основательно обрусели и
среди которых, возможно, уже не осталось мусульман. Впрочем, вообще в XVI—XVII вв. мусульманство не считалось препятствием для поступления
в число московских «служилых людей» с соответствующим наделением землей —
принуждение их к крещению началось лишь позже, в XVIII в. В связи с этим интересно, что даже в
середине XIX в.
автор этнографического описания, местный священник, назвал этих
воронежско-усманских однодворцев «новичками» в христианстве (282, л. 42—43 об.). Так образовалась посреди прежней червленоярской территории полоса, лишенная постоянного населения, в
течение все XVII в.
занятая только «ухожьями», а затем заселенная совершенно новыми, пришлыми
крестьянами, русскими и украинцами потомки которых, не имеющие никакого
отношения к Червленому Яру, живут
там и по сей день. Правда, есть одно сообщение позволяющее
думать, что и в этой пустой полосе все же сумел удержаться кое-кто из битюгских татар. По описанию середины XIX в., в слободе Бутурлиповке Павловского
уезда, где с 1740 г и позже селились
главным образом украинцы,
первые из них слышали от каких-то «старых людей» (которые там, стало
быть имелись), что «между ними оставалось несколько семейств татарских,
которые когда-то были коронными жителями страны сей...» (281, с. 62). Не
утверждаем, что что татары прожили там непрерывно с 1571 г. - скорее
всего, они сначала ушли вместе с другими на север, но затем при первой возможности, вероятно уже в XVII в., вернулись на свои старые «юрты»,
сохраненные в качестве «ухожьев», и продержались в этой малонаселенной
местности, пока их не захлестнула волна новых переселенцев. Уместно заметить,
что именно Бутурлиновка, расположенная примерно в 15 км от Гвазды и в 20 км от
Мечетки, могла быть связана для них со многими воспоминаниями. Таким образом, хотя самостоятельное существование червленоярского
общинного объединения прекратилось не позже чем в 1570-х гг., но потомки
червленоярцев сохранились, судя по всему, и среди казаков Хоперского округа
Войска Донского, и среди воронежских и усманских однодворцев, вероятно, и
среди русско-мордовского населения северо-восточной части хоперско-донского
междуречья, а также и в удаленных от прежней червленоярской территории местах —
в станице Трехостровянской в излучине Дона, среди гребенских казаков на Тереке,
среди русских казаков-«линейцев» на Кубани, а может быть, и среди потомков
Некрасовцев. Но конечно во всех этих случаях на старую червленоярскую основу
еще много раз наслаивались разные другие переселенцы, русские и украинцы.
|