[Главная] [Содержание] [Информация]
Лик пустыни
КАК ИЗУЧАЮТ ПЕСКИ
Путь в пустыню теперь прост. С аэродромов всех крупных городов СССР комфортабельные самолеты ежедневно улетают в различные районы страны, в том числе и в пустьню. Нужно — и в тот же день вы вместо Москвы окажетесь в щебнистой пустыне на северном побережье Балхаша, полюбуясь по пути Центрально-Казахстанским мелкосопочником. Потребовалось — и, пролетев через Приаралье и все Кызыл-Кумы, вы в тот же день окажетесь в Нукусе, близ многоводной Аму-Дарьи; оттуда через Кара-Кумы самолет меньше чем за два часа доставит вас в Ашхабад. Но в тот же Ашхабад вы можете попасть и пролетев над пустынями Северного Прикаспия и западной Туркмении.
Можно посмотреть на пустыню и из окна вагона. Поездка из Москвы в Ташкент и далее, через Ашхабад в Красноводск или через Бухару в Термез, или из Чарджоу в Ургенч и Кунград, позволяет, сидя в вагоне, увидеть различные типы пустынь и, в частности, самые своеобразные песчаные пустыни. Конечно, железнодорожный путь проложен по наиболее безопасным и ровным местам, по возможности вдоль рек, но и здесь при желании из окна вагона можно увидеть много интересного.
Самое сильное впечатление пустыня оставляет не тогда, когда месяцами бродишь по ней затерявшимся маленьким отрядом, а когда летишь над ней и единым взором окидываешь ее необъятные просторы. За полтора часа воздушного пути из Ашхабада до Ташауза, областного центра Туркменской ССР, лежащего в низовьях Аму-Дарьи, пересекая из края в край Кара-Кумы — одну из крупнейших пустынь мира, полностью осознаешь могущество тех сил природы, которые создали это море песка.
Желтые песчаные волны в 10, 30 и 60 метров высотой кажутся с самолета лишь легкой, спокойной зыбью. И невольно думаешь: что может сделать человек с этой «первозданной» стихией?
Но вдруг картина резко меняется. Вся земля кажется под вами совсем иной, созданной полностью волей и трудом человека. Это оазис, где каждый клочок земли искусственно орошается сложнейшей сетью каналов и арыков, где вся природа подчинена человеку. Две противоположности, два полюса при одном и том же пустынном климате. Один район пустыни песчаный — еще почти не тронут человеком; другой район — супесчаный — весь полностью переделан и перестроен им.
Так как же узнать, откуда взялось это море почти нетронутых песков? Как выяснить, какие силы природы породили обширнейшие песчаные пустыни? Много догадок и предположений высказывалось по этому породу, но лишь только теперь при помощи самых разнообразных методов исследования загадка происхождения песчаных массивов получает свое разрешение. Но прежде чем говорить об этом, посмотрим, как разгадывает человек загадки, поставленные перед ним природой. При этом надо прямо сказать, что многое в познании природы пустынь зависит не только от умения ее наблюдать, но, казалось бы, и от второстепенного вопроса — как передвигается исследователь.
Исследования пешком. Позади остались бесконечные, как казалось, просторы равнины, протянувшейся огромной полосой на запад от Копет-Дага. Эта глинистая равнина, вся изборожденная рытвинами—следами водных потоков, стремительно скатывающихся с обнаженных склонов гор во время таяния снегов или весенних ливней, — слегка наклонна.
Изредка, вовремя уж очень буршых дождей, по отдельным этим рытвинам вода доходит и до песков. Здесь заполняет она искусственные бассейны, на дне которых вырыты колодцы. Значительная же часть воды напускается на обвалованные участки, и тогда население распахивает насытившуюся водой почву и создает пшеничные поля. Здесь, на этой равнине, мы остановились на ночевку. Впереди, невдалеке от нашего лагеря, возвышалась окраинная гряда песков; за ней лежали сотни таких же гряд, отделявших нас от Каспийского моря.
Пользуясь тем, что мы рано остановились на ночлег, я отправился к этой гряде. Кругом тихо-тихо. Так тихо, как бывает только в пустыне, где тишину не нарушает ни шум листвы, ни птичий щебет.
Лишь впереди, на сыпучей песчаной гряде, выделяются тусклые серые кусты суставчатого кандьма да вдалеке виднеются желто-зеленые «снопы» селина.
Но яркие пятна селина не оживляют, а только подчеркивают унылую пустоту местности.
Воды нет нигде. Грунтовые воды, залегающие тут довольно глубоко, засолонены.
Но всегда ли так было? Всегда ли здесь было так голо, угрюмо и безводно?
С этой мыслью я подходил к пескам. Ведь именно здесь, думалось мне, где вода встречала на своем пути препятствие в виде песчаного массива, могли бы сохраниться следы ее пребывания, конечно, если когда-нибудь вода бывала здесь не случайной гостьей, а постоянным обитателем. Вот, например, в арыках Мургаба и Аму-Дарьи в изобилии живут моллюски — маленькие речные животные. Раковины их часто встречаются в древних наносах этих рек. Может быть, я встречу их и тут? Долго хожу по пескам, но ничего не попадается мне похожего на раковины. Тогда я выбираю наиболее глубокую, совершенно лишенную растительности западнику, где ничто не препятствует ветру развевать песок. Низко склонмшпись, почти ползком, начинаю внимательно пядь за пядью осматривать песок. Вот мелькнуло что-то беленькое; беру осколок в руки — нет, не то! Это скорлупка от черепашьего яйца. Тогда я становлюсь на колени и, ползая, медленно и равномерно исследую глазами всю небольшую котловинку. Наконец нахожу мелкую ракушку — это прудовик! За ней нахожу еще и еще. Потом перебираюсь в соседнюю западнику и вскоре натыкаюсь на место, где раковин хоть и мельчайших, но довольно много. Так за час набираю в две пробирки коллекцию мелких пресноводных моллюсков. У меня в руках доказательство, несомненное доказательство того, что здесь, где ныне пустыня, были геологически совсем еще недавно мелкие озерные разливы. И именно озерные, а не речные. Тончайшие скорлупки моллюсков не выдержали бы движения в проточкой воде, их истерло бы в порошок. Раз раковины целы — значит, они жили тут же на месте в стоячих водах, значит, здесь были некогда небольшие мелководные озерца. Вот что помогли установить глаза и терпение.
И так бывало не однажды. Наш караван пересекал большой солончак Кель-Кор, раскинувлшйся к югу от хребта Большого Балхана. Позади остались 20 километров, отделявших нас от пустынной возвышенности Небит-Даг, поднимающейся островом среди моря соли, топей и гипса. Сто с лишним лет назад солончак был затоплен водами Каспийского моря; и сейчас еще сохранилась здесь затонувшая некогда или севшая на мель баржа. По мере того как усыхало море, накапливалась мощная залежь чистейшей поваренной соли. Но всегда ли этот солончак был покрыт только морскими водами? Не было ли здесь вод и пресных? В районе, где каждое ведро пресной воды на учете, а по железным дорогам тянулись в те годы длинные составы поездов-водянок, такой вопрос мог бы показаться по меньшей мере фантастическим. Но всякий, кто знает, насколько фантастична геологическая история нашей планеты, такому вопросу не удивится.
Мы остановили караван неподалеку от берега Кель-Кора, и как только верблюды были развьючены и разбиты палатки, я пошел к берегу этого недавнего моря. Не выше 1 — 2 метров над уровнем прежнего моря я нашел огромное колич-ество раковин пресноводных моллюсков, которых не заметил, когда час назад проезжал здесь верхом. Здесь были и крупные тонкостенные раковины прудовиков, и свернутые в плоскую спираль раковины «плянорбисов», и плоские створки речных беззубчаток.
Уже само обилие и разнообразие раковин свидетельствовали о том, что эти обитатели пресных вод жили здесь широко и привольно.
Я не был удивлен этой находкой. Еще в 1934 году одновременно, хотя и независимо друг от друга, я и другой географ, А. С. Кесь, нашли такую же фауну на разных «берегах» Кель-Кора. Но откуда же взялась здесь, на месте бывшего моря, пресная вода?
Когда-то, не одно тысячелетие назад, в Кель-Кор впадала не существующая ныне река Узбой, которая брала свое начало, как уже говорилось выше, в давно усохшем озере Сары-Камыш. А озеро это питалось водами Аму-Дарьи, Кель-Кор в те времена был не только пресным озером, но и сам давал начало новой реке, сохранившееся русло которой называется Актам. Актам соединял Кель-Кор с Балханским заливом Каспийского моря. На берегах Актама встречается та же пресноводная фауну и в таком же обилии.
Я набрал целую коллекцию этих «живых» свидетелей другой эпохи, другого, древнего лика Кара-Кумов и пошел обратно к лагерю. По дороге поднялся на едва заметную террасу, возвышавшуюся не более метра над предыдущей. Но эта незначительная высота свидетельствовала о том, что я со дна прежнего озера вышел на его берега. Здесь, вокруг кустов гребенщика, высились кучевые пески, росла песчаная полынь.
Я осмотрелся вокруг и подумал, что тогда, когда вместо теперешнего солончака здесь было озеро, наполненное пресной водой, а по берегам, следовательно, зеленела густая растительность, было чем накормить и напоить животных и из чего сложить костер. Значит, тогда здесь мог жить и человек. На горах Большого Балхаиа тогда, как и сейчас, водилось множество горных баранов, внизу паслись стада кара-кумских газелей-джейранов, в пресном озере, наверное, водилась рыба. Было все необходимое для жизни человека. Но если это так, то нет ли здесь и доказательства этой былой жизни?
Выбрав западнику, где пески были пониже и лишены травы, я направится туда и стал медленно ходить, стараясь все время итти против лучей заходящего солнца. Не успел я сделать и сотни шагов, как в песке, среди галек и щебня, принесенных сюда когда-то с гор, тусклым перламутровым блеском сверкнул кремешок. Осколок был неправильной формы, и только с одной стороны его плоскость носила на себе следы скалывания. Начал искать еще, и через некоторое время в мешочке у меня было уже 15 штук подобных кремней, носивших на себе явные следы искусственной обработки, несомненных орудий человека каменного века.
Равномерно и сильно надавливая острым камнем или рогом на кремень, первобытный человек с большим искусством откалывал от кремня один за другим тонкие длинные осколки. В умелых, привычных руках четыре нажима, не более, давали самое совершенное в ту эпоху орудие — ножик-скребок. Этот скребок был необходим человеку и для разрезания туш убитых животных и для выделки шкур. Таким же способом изготовлял он мелкие тончайшие наконечники стрел и миндалевидные наконечники копий.
Кремневые орудия с Узбоя.
Тут в песках мне не удалось найти «фабрику» этих орудий, подобную той, которую я нашел на берегах древнего Узбоя. Там, в районах, более близких к залежам кремня, я находил такие «фабрики», где в одном месте на площади всего лишь нескольких квадратных метров валялось около 130 обломков от одного и того же куска кремня.
Таких бесспорных доказательств жизни древнего человека в Кара-Кумах немало. Однако подавляющее большинство находок было сделано или на берегах древних пресноводных потоков и озер Сары-Камыш. Узбой, Кель-Кор, Актам, или близ источников, как, например, на берегах Кара-Богаз-Гола.
Но как это ни странно, за исключением моего отряда, кремневые орудия в Кара-Кумах были найдены до середины 1930 года только тремя исследователями! Н. И. Андрусовым, Д. И. Щербаковым и А. Марущенко.
Это объясняется тем, что при обычном способе передвижения в пустыне — верхом на лошади или верблюде — трудно увидеть то, что требует тщательных поисков у самой земли. Недаром все мы четверо находили кремневые орудия только во время пешеходных экскурсий. И лишь после долгого опыта, зная, в каких условиях можно эти орудия встретить, мне удавалось иногда при внимательном наблюдении заметить их с седла, но, конечно, ни разу я не обнаружил их из автомашины.
В работе исследователя, особенно исследователя живой природы, не бывает мелочей, на которые можно было бы не обращать внимания. Очень часто именно эти «мелочи» дают нам в руки ключ к разгадкам нерешенных проблем.
Однажды наш автомобиль мчался по плотной гладкой поверхности такыра; но вот он плавно въехал па небольшой уступ и оказался среди песков, кое-где присыпанных щебнем. Откуда здесь, посреди пустыни, щебень? С гор? До них сравнительно недалеко — километров двадцать. На такое расстояние его вполне могут затащить водные потоки. Однако надо проверить, что это за щебень и из каких горных пород он состоит.
Останавливаем машину, подходим к россыпи щебня, и я сразу же вижу, что это мелкие осколки известняков, широко распространенных на Больших и Малых Балханах и в Копет-Даге. Значит, предположения наши правильны. Можно ехать дальше. Но исследователь никогда не должен доверять только первому впечатлению. Это старое правило заставило меня начать тщательный осмотр одних обломков за другими.
А что это за розовый камешек? Гранит! Странно! Откуда здесь, в районе, сложенном исключительно осадочными породами, вдруг появился обломок гранита? Вглядываясь напряженно и внимательно, словно потеряв в песке драгоценный камень, обхожу россыпь щебня. Вот неокатанный обломок серого гранита, вот щебень порфира, а вот снова разовый гранит. Подобрав эти камни, возвращаюсь к машине, и едем дальше. Через некоторое время снова встречаем немного щебня и снова начинаем столь же внимательный осмотр. И здесь наталкиваемся на крупные, со вершеиио нсокатанные обломки гранита. Еще дальше, юго-западнее горы Монжуклы, находим целую гранитную глыбу в полметра в поперечнике. И опять удивляет нас то, что и щебень и обломки гранита совершенно неокатаны — значит, их не волокли в своем бурном течении стремительные горные потоки. Как же они сюда попали? Откуда? Лежат они среди песков, в которых встречается обильная фауна, населявшая прежние моря и озера. Фауна эта свидетельствует о том, что отложения являются осадками дельты какой-то большой реки. Так как грани обломков гранита не сглажены действием воды, то единственное предположение, которое можно сделать, такое, что весь этот гранит был принесен сюда льдинами, но плавающими не по морю, обычно хорошо окатывающему камни на своих берегах, а по реке. Но если лед выдерживал и переносил такие большие и тяжелые глыбы, то надо думать, что он был не тонким и не хрупким. Это была не ледяная корочка, а толстый ледовый панцырь. Но ведь такой лед может образоваться только в холодную, суровую зиму, а ведь таких зим сейчас здесь не бывает. Значит, в те времена климат был другой — более холодный, более суровый. А это могло быть только в ледниковый период.
Мне хотелось лишь в самых общих чертах показать, что тщательные поиски всевозможных раковин, щебня, мелких кремневых орудии, в поисках которых человек «низко кланяется земле», постепенно, шаг за шагом дают возможность разрешать целый ряд сложных вопросов о происхождении и формировании земного лика вообще и пустынь в частности. Только подобные тщательные наблюдения в поле, сочетающиеся потом со всесторонним исследованием привезенных образцов, позволили проследить историю многочисленных колебаний уровня Каспийского моря, дали возможность восстановить во всех деталях историю не существующей ныне реки Узбой, пересекавшей когда-то Кара-Кумы, проследить расселение древнего человека каменного века и многие другие вопросы, важные для науки и освоения пустынь.
В Кара-Кумах верхом на лошади. Хорошо пройтись пешком, когда спадает жара, когда караван остановился на ночлег. Но караванные остановки редки, — от колодца до колодца, а они в 25—30 километрах один от другого; это значит целый день пути. Задержаться, отстать от каравана можно не всегда. Да и трудно итти пешком в знойный день, когда дышишь сухим, раскаленным воздухом, когда мучит жажда, когда организм за день пешего пути испаряет до 12 литров влаги, а во фляжке только горько-соленая сульфатная вода, горячая от солнца. Поэтому, как правило, двигаясь с караваном, все наблюдения ведешь с седла, слезая с лошади только там, где надо что-нибудь рассмотреть детально или в:;ять образец.
Когда вы сидите верхом на лошади, ваши глаза находятся примерно на высоте 2 метров от земли. А в рельефе песков, расчлененном глубоко и дробно, расстояния между грядами обычно имеют несколько десятков метров, но очень часто это пространство перегорожено более мелкими грядками — перемычками. Таким образом, ваш видимый горизонт в песках простирается метров на 50—100 в стороны и на 200, очень редко на 300 метров вдоль гряды. При сложных очертаниях песчаного рельефа атот горизонт настолько мал, что не дает вам почти никакой возможности ориентироваться.
Поэтому неопытного путешественника передвижение по караванной тропе часто вводит в заблуждение относительно действительного рельефа песков. Он кажется ему запутанным бесформенным хаосом, в котором нет ни порядка, ни закономерности.
Верблюды обладают удивительной походкой, они на редкость мягкой эластично ступают на ровном месте; поэтому даже тяжело груженный верблюд оставляет на песке след гораздо более мелкий, чем человек. Но на подъемах и спусках шаг верблюда неожиданно резко меняется, становится напряженным и настолько тяжелым, что под ступней его быстро разбивается дерновый покров песчаной осоки. След верблюда здесь глубоко вдавливается в песок. В результате этого все неровности тропы быстро разбиваются, затем постепенно развеваются ветром, сглаживаются и, наконец, исчезают совсем. Поэтому тропы, по которым часто проходят караваны, видоизменяют рельеф песков. Такая тропа проходит по относительно широкому межгрядовому понижению, не имеющему перевалов. А стоит только подняться на одну из этах гряд, и вы убедитесь в том, что рельеф песков куда более сложен, чем это казалось.
Но даже если вы подниметесь на тянущуюся вдоль тропы гряду, то и тогда вы окажетесь в положении человека, который, пытаясь ориентироваться в непроходимой чаще леса, забрался на одно из деревьев, не отличающиеся по высоте от всех остальных; в этом случае его глазам представятся только верхушки соседних деревьев. Точно так же и вашему взору представится ровный горизонт, расчлененный на одинаковые по высоте понижения и повышения. Дальность горизонта, в лучшем случае, окажется равной 3 — 4 километрам. Но песчаные холмы так неудачно проектируются один на другой, что при всем вашем желании не удастся составить точного представления о действительном рельефе песков.
Человек в песках не может найти такую высоту, с которой бы мог охватить взглядом сразу большую площадь. Вот почему ориентироваться в песках так трудно.
Но, несмотря на то, что с седла вы не сможете разобраться в сложном лабиринте песчаных холмов, лошадь позволит вам производить целый ряд целнейших наблюдений, передвигаться не утомляясь, сохраняя силы, необходимые для активней! исследовательской работы. И в то же время на лошади можно ехать с такой скоростью, которая вам нужна — и быстрей и медленней. А медленное передвижение — подчас основная предпосылка успешного исследования.
Если в день вы проедете по пескам 20—25 километров, то это расстояние при караванных маршрутных исследованиях займет у вас целый день. Если маршрут будет больше, то многое вы не успеете записать, многое не сможете разобрать, а многое и просто ие заметите. «Лучше меньше, да лучше»,— учит старинная поговорка, и ее особенно полезно помнить при изучении природы.
И еще одно большое преимущество даже по сравнению с верблюдом имеет лошадь для исследования пуетьшь. С лошади легко в любую минуту соскочить, осмотреть все, что нужно, и быстро догнать караван. А с верблюда, с 2-метровой его высоты, труднее рассмотреть пески, труднее слезть и еще труднее забраться обратно. Да и рысью его не погонишь. Задержишься на полчаса — и на весь день можешь оторваться от каравана.
Конь всегда был лучшим другом и ценнейшим имуществом исконных обитателей пустынь — туркмен. Конь во многих случаях остается до сих пор надежным помощником исследователей песчаных пустынь, позволяющим прокладывать маршруты поперек любых гряд, там, где не пройдет машина.
В пустыне на автомобилях. В 1929 году академик А. Е. Ферсман впервые пересек на автомобиле пустыню Кара-Кумы. Участники этого пробега помнят, как население аулов сбегалось смотреть на диковинную машину, никогда ими раньше не виданную. С тех пор прошло много лет, и автомобиль стал не только необходимой принадлежностью любой экспедиции, но и прочно вошел в обиход многих районов пустынь.
О преимуществах автомобиля перед верблюжьим караваном we стоит и говорить, настолько они очевидны. Ведь на современном специальном автомобиле может разместиться экспедиционный отряд в 7 человек с запасом горючего и продовольствия па месяц, да еще и с запасом воды дней на 5—7. А это значит, что за месяц, без заездов на базу, по бездорожью, можно сделать маршрут в полторы тысячи километров. А ведь на верблюдах это потребовало бы в три-четыре раза больше времени. Да и для такого отряда вместо одного автомобиля грузоподъемностью в 2 тонны потребовался бы громадный караван верблюдов и лошадей. Коням нужен фураж и вода. На три месяца работ понадобилось бы продовольствия не втрое, а, учитывая погонщиков, минимум в 8 раз больше. В итоге для работ на три месяца груза оказалось бы столько, что понадобился бы караван верблюдов в 50 — 60. Так и было у нас, когда мы впервые в 1934 году отправились изучать легендарный тогда Узбой. Правда, конь и верблюд позволяют исследовать любые барханные массивы. Но на коне п верблюде исследователь всегда ограничен сетью колодцев, и многие легко проходимые на автомобилях районы оставались прежде белыми пятнами из-за их безводности.
Однако нужно отметить не только положительные, но и отрицательные стороны автомобиля при исследовании пустыни. В 1934 году нам надо было посмотреть, что представляет совой равнина, расстилающаяся к северу от Казаиджика и Кизыл-Арвата и отделяющая пески от гор. Заодно мы хотели установить и крайнюю точку восточной границы древнего Каспийского моря.
Нам предстояло проехать 160—180 километров. На верблюдах это заняло бы дней 6—7, но мы торопились и поэтому поехали на «полуторке».
Подгорная равнина — предмет наших исследований — образована вынесенным с гор супесчаным и глинистым материалом. Редкие, но сильные ливни выносят громадные массы этого «горного мусора». Щебень отлагается непосредственно у подножия гор в виде наклонного плаща, а тонкий и более легкий материал выносится водой далеко на равнину. Обычно иода идет по промытым ею же руслам, но если воды много, то она сплошным потоком заливает все вокруг. Медленно стекая по пологой и наклонной равнине, вода оставляла после себя осадки ила, принесенного ею с гор. Ил высыхал и, подвергаясь действию почвообразовательных процессов, создавал пространство твердых, растрескавшихся, схожих с торцовой мостовой, такыров. Вот по такой такырной равнине нам и предстояло ехать.
Сразу же выяснилось, что на автомобиле мы отнюдь не вольны выбирать себе маршрут, а должны ехать вдоль узких, рассекающих гладкую, как паркет, равнину сухих русел — чилей. Глубина чилей доходила до 3—4 метров, а берега их были обрывисты и круты. Поэтому приходилось либо приурочивать маршрут к уже проложенной автомобильной дороге, либо ехать вдоль русел, обходить их, выбирать места для переходов, вырываться на такыр, а затем снова нырять в русло чиля и искать переходы.
Вся поездка заняла у нас один день, и за это время мы получили ясное представление об интересующей нас равнине. Мы видели участки, где бывают более частые разливы, видели границу последнего разлива, так как все пространство, залитое когда-то водой, поросло травянистым растением чаиром. Подъезжая к разным участкам на границе такыра и песков, мы проследили распространение в песках раковин морских моллюсков и по ним установили былую границу Каспийского моря, проходившую по южной окраине песков на 200 километров восточнее, чем теперь. Мы видели следы протекавших вод, видели высохшие к осени озера, поросшие камышом, озера, которые заполняются водами весенних дождей. Мы заезжали в аулы туркмен, живущих на берегах этих озер, и осматривали колодцы аулов. Мы нашли в песках миниатюрные кремневые орудия, принадлежавшие людям каменного века, и по ним установили, что и в ту эпоху человек селился здесь.
Выходит, что немало удалось нам сделать всего лишь за один дань, использовав для работы обыкновенную полуторатонную автомашину.
Но когда мы попытались с такыра проехать в пески, то после трех часов бесплодных попыток только сломали рессору, а подняться на пески так и не смогли.
Бывало не раз, что людям, отправлявшимся на неприспособленной к передвижению в песках машине, к тому же в одиночку, приходилось бросать машину, выбираться к населенным .пунктам, хорошо, если на самолете, а то и па верблюдах добираться до ближайшего города, доставать нужные для починки автомобиля детали, снова возвращаться к брошенной машине и только после этого продолжать путь. Бывало, что после ливня, когда пески хорошо насыщались водой и поверхность их становилась плотной, автомобиль легко, без всяких затруднений, пересекал большие расстояния.
Но значительно чаше бывало и так, что все участники экспедиции часами помогали машине преодолевать препятствие на узкой полоске голых песков. Уставшие, озлобленные, разгоряченные, превращенные в покорных рабов машины, люди готовы были, кажется, итти пешком. То надо подложить доски под буксующие колеса, то наломать саксауловых веток, чтобы машина с разгона взяла подъем, то откапывать колеса. Но даже в том случае, если всего этого и не надо делать, все равно без специальной машины вы подчинены автомобилю и последуете туда, куда он может итти, а не туда, куда вам хотелось бы попасть. Итак, обычный автомобиль незаменим на равнинах, на плато, даже в районах пересеченного и низкогорного рельефа, но в песках нужны имеющиеся у нас особые машины, обладающие хорошей проходимостью.
Однако цля исследования местности автомобилем надо пользоваться очень умело. У многих исследователей, а тем более с непривычки, рождается какая-то своеобразная жадность. Еще бы несколько километров проехать! Ну еще полчасика! Жаль останавливать машину для внимательного осмотра. Ведь сколько еще можно было бы посмотреть! А к вечеру у такого «пожирателя пространств» голова гудит от массы впечатлений. В памяти — полный сумбур, в дневнике — иероглифы обрывающихся на полуслове записей, м самое туманное представление о линии своего маршрута на карте. Преодолеть эту автомобильную горячку бывает очень трудно, и при громадных расстояниях, пересекаемых ежедневно, даже при максимальном напряжении внимания очень многое не удается проследить, трудно как следует записать и/пи тщательно положить на карту. Исследования получаются как бы приближенными, с отдельными деталями, выхваченными более или менее удачно в зависимости от того, что вам удастся исследовать во время редких остановок. Но даже нормальное передвижение на машине может привести к тому, что ваши впечатления, ваши записи будут как бы пунктирными и подтвержденными только тем материалом, который вы найдете на остановках, а не непрерывными, какие удается делать, работая пешком или на добром коне.
Итак, автомобиль — прекрасное средство передвижения, хороший помощник в изучении пустынь, но только тогда, когда исследователь умеет им пользоваться и не превращается в гонщика.
Пустыня с самолета. Было еще совсем темно, когда мы проснулись. Наскоро собравшись, мы покинули прекрасное здание гостиницы Дома Советов в Ашхабаде. У выхода пас ждал автобус аэропорта. По тихим, еще погруженным в темноту и сон улицам мы выехали за город и в предрассветном полумраке были на аэродроме. В начинающем голубеть воздухе четко вырисовывались на фоне неба силуэты самолетов. Начало быстро светать. И один за другим срываются с места гулкие, многосильные воздушные корабли. Вот промчался один из них, скрылся в облаке поднятой им пыли и гигантской птицей плавно скользнул в небо. Подходит и наша очередь. Поднимаемся по лесенке и размещаемся на самом удобном для наблюдений месте, в остекленной каюте на носу самолета.
Надо приготовиться к наблюдениям, все зафиксировать, все заметить. Раскладываем вокруг фотоаппарат, пленки для замены, записную книжку, карты — все, что понадобится для работы. Рокот и гул моторов становятся все сильнее, самолет медленно, как бы нехотя, отрывается от земли. Вдруг замечаешь, что коровы внизу маленькие, похожие на коз, а цепочка каравана кажется игрушечной. Как-то не сразу осваиваешься с измененным масштабом и иной, непривычной для глаза, перспективой — не в сторону, не прямо перед тобой расстилающейся, а внизу.
Но вот по проезжающему внизу автомобилю, по домикам, наконец, обретаешь чувство реальных соотношений между предметами, чувство пространственной масштабности, которое потом становится привычным.
Всего три дня назад мы шли по этому же самому месту среди моря барханных песков. Ведя лошадей на поводу, выбирали дорогу для плетущегося сзади верблюжьего каравана. Лошади с трудом вскарабкивались па осыпающиеся песчаные откосы и, как ни лавировали мы, выбирая путь получше н полегче, проходили лишь 2 километра в час.
А теперь мы летим с огромной скоростью над этим же самым морем песка, и перед нами, как в кино, мелькают кадры великолепного фильма о природе Кара-Кумов. Лента движется хоть и быстро — 300 тысяч метров в час, но плавно-, и перед глазами проходят такие знакомые и вместе с тем так неузнаваемо измененные высотой места. И совершенно по-новому открываются перед вами знакомые районы. Догадки, рождавшиеся после кропотливого сопоставлении отдельных неясных и необъяснимых фактов, догадки, до которых дошли вы после нескольких месяцев маршрутных работ, проведенных отнюдь не в легкой обстановке, вдруг с высоты самолета мгновенно разрешаются. Все предстает так четко и ясно, с такой конкретностью, которой, ведя самые тщательные исследования, ходя по земле, нельзя было бы достичь и через много месяцев к даже лет работы. По собственному опыту скажу, что самолет и производимая с него аэрофотосъемка сплошных пространств сыграли для географических исследовании такую же громадную роль, какую играет микроскоп в биологических и медицинских науках.
И все же не вздумайте сделать вывод о том, что только с самолета можно познать пустыню. Нет, это будет неверно в той же мере, как попытка узнать характер человека по микроскопическим анализам. Каждый метод исследования по-своему хорош, но, взятый в отдельности, обладает теми или другими недостатками. И только правильное сочетание различных методов исследования дает возможность всесторонне познать природу, тем более такую разнообразную и сложную, как в пустынях.
И особенно важно сочетание не только различных методов передвижения, по и самого передвижения с вдумчивыми наблюдениями на месте, особенно повторными, проводимыми на стационарах. Недаром один из талантливейших русских ученых — зоолог и путешественник, исследователь пустынь и гор Средней Азии Н. А. Северцов — считал, что самым трудным, но и самым важным было бы изучить один квадратный аршин местности, но полностью, всесторонне и всеобъемлюще, так, чтобы узнать и понять его во всех взаимосвязях между климатом, растительностью, почвой, геологическим строением, населяющими его организмами, включая микроскопических, и хозяйственным его использованием.
Тайны песчинки под микроскопом. Сколько чудесных тайн мироздания открылось человеку, умеющему не только видеть, но и понимать уведенное! Однако наш глаз далек от совершенства. Увеличительное стекле помогло человечеству изучить мир несравненно глубже. Не думайте, что микроскоп используется только в области медицины и биологии. Он также нужен и географу и геологу, желающим понять окружающую природу и ее развитие. Что может быть однообразнее, чем миллиарды песчинок, слагающих пустыню? А попробуйте посмотреть их под микроскопом, и перед вами откроются самые неожиданные картины. Возьмите щепотку кара-кумского песка, положите его на стеклянную пластинку, наведите тубус микроскопа, и перед вами предстанет сверкающая богатейшей гаммой цветов и оттенков, разнообразного блеска и прихотливых огранок минералогическая коллекция, состоящая из 30—45 различных минералов. Смоляно-чериые и кроваво-красные турмалины с жирным блеском, холодный как лед, прозрачный как вода кварц, трещиноватые полевые шпаты самых различных цветов и оттенков, тончайше огранешные чернью, зеленые и красные гранаты, теммозеленая роговая обманка и многие другие минералы явятся свидетелями того, что пески эти произошли от разрушения гранитов, гнейсов и различных кристаллических сланцев. А что это за шестигранные тонкие бесцветные пластиночки? Вдвиньте в тубус минералогического микроскопа два имеющихся у него приспособления для преломления лучей света, и эти пластинки заиграют ярчайшими красками. Начните вращать столик микроскопа, и эти краски начнут переливать яркой радугой, постоянно меняя свои оттенки, то тускнея, то вновь оживая. Это тончайшие пластиночки слюды — точнее, различных видов слюд. Но почему так свежи все эти зерна, почему нет на них ни царапин, ни шлифовки? Потому, что мы смотрим щепотку песка из понижения, до которого ветер только начал докапываться. Потому, что мы смотрим пески, принесенные быстрыми водами реки, в которых песчинки двигаются в полувзвешенном состоящий, а листочки слюды и вовсе плыли, не испытывая шикакого истирающего действия от соседних песчинок.
А вот взгляните на другую щепотку песка, взятого но соседству, в нескольких метрах, но с вершины гряды, где ветер перевевает пески. Минералы окажутся в основном теми же; правда, слюда и другие более мягкие минералы тут исчезают. Но главное, вид всех остальных песчинок окажется совсем иным. Зерна будут округлые, матовые, выщербленные. Нередко зерна кварца оказываются словно прикрытыми слоем краски: это окислы железа осели на них, придав всем перевеянным зернам желтоватый цвет. Минералогическое исследование песков под микроскопом — подсчет состава, количества зерен каждого минерала, изучение размеров и формы зерен каждого минерала — дает в руки самые точные данные для суждения о происхождении песков, о том, каким процессам обработки они подвергались. И под тем же микроскопом можно увидеть еще многое такое, чего и не подозреваешь.
Можно увидеть микроскопически мелкие раковины или скелеты пресноводных, озерных или морских организмов и узнать по ним, не только в каких водах отлагались эти пески, но и когда это происходило, так как все эти невидимые простым глазом животные и растения жили в определенные отрезки времени, постепенно развиваясь и изменяясь, последовательно сменяя друг друга.
В последние 2—3 десятилетия широко развилась особая отрасль науки — споро-пыльцевые исследования. Дело в том, что каждое высшее растение, когда оно цветет, выделяет пыльцу. Нецветковые растения имеют множество спор. У большинства растений эти тельца, отрываясь, разносятся ветром и, попадая в почву или на дно водного бассейна, надолго сохраняются. Возьмите кусок любой глины или песка, размочите о воде, отделите более легкие частицы, и под микроскопом окажется, что зто самые разнообразные по форме и рисунку, похожие то на ягодки, то на орешки, то на конфеты, то на китайские шарики, странные тельца. Это и будут споры низших и пыльца высших растений. Изучив их у современных растений, на вайях древних папоротников и на цветках, сохранившихся в ископаемом состоянии, удалось установить, каким растениям принадлежит та или иная пыльца или спора.
И теперь, чтобы узнать, каков был климат в прошлые эпохи в тех или иных местах и как развивалась в них растительность, достаточно сделать соответствующие анализы. Правда, этот метод далеко не так прост, но он дает возможность вырвать ответы у природы тогда, когда бессильны все другие способы. Вот почему он особенно широко стал использоваться геологами для сопоставления различных толщ, особенно в разведочном деле и вообще там, где в толщах нельзя найти более крупных органических остатков.
Мы коснулись здесь лишь нескольких частных примеров, в основном показывающих, как при одних и тех же задачах исследования даже способ передвижении оказывает громадную роль на результаты работ. И если мы задумаемся над тем, что каждая наука имеет свои разнообразные методы исследования, то нам станет достаточно ясно, что каждый исследователь видит природу по-разному, потому что смотрит на нее е точки зрения своей специальности.
Выходит, что книга природы написана на разных языках и текст ее на каждом языке хоть и посвящен одному и тому же вопросу, но освещает его с разных сторон.
Глубокое, тонкое знание жизни природы совершенно необходимо нам, советским людям. Не подумайте только, что в этом заключается цель исследований. Нет, для нас это знание является не целью, а средством, дающим возможность, познав природу, заставить ее служить нашему хозяйству, умножать наши богатства.